Глава 13

13.1

Макс с Мазиным быстро нырнули в метро и, посовещавшись, решили поехать к нему на квартиру, там тщательно продумать завтрашний день и составить письменный договор. Успокоившийся Мазин пошутил, что нужно будет взять с собой на встречу иголку или перочинный нож, чтобы каждый мог скрепить договор, как и полагается в таких случаях, кровью. Макс задумался и, похоже, принял шутку всерьёз. От метро компаньоны шли пешком, молча. Стемнело. Впервые со времени возвращения Михаила Александровича в Ленинград из поездки небо очистилось, и на нём одна за другой, как на фотографии в кювете, проявлялись бледные звёзды. Через истёртый от времени и проеденный молью до дыр когда-то чёрный бархатный занавес небес просвечивала Вечность, и Мазин посматривал на неё сейчас снисходительно, по-братски, как равный.

Он открыл дверь и зашёл первым, Макс, слегка замешкавшись, следом за ним. В квартире было темно, и где-то там, в этой тёмной глубине, верещала и билась о прутья клетки мышка. Это было последнее, что Михаил Александрович Мазин услышал, перед тем как погрузиться в глубокий, без сновидений, сон.

Проснулся он в кресле — старинном, с высокой спинкой, жёстком и очень неудобном. Это было единственное, что ему досталось из наследства покойной тётушки, да и то только потому, что успел он выдернуть его из цепких рук неизвестно откуда набежавших родственников, никогда не объявлявшихся при жизни старушки. Всё тело затекло, и когда его сознание наконец вырвалось из странного сна, он понял почему. Его руки были тщательно примотаны к подлокотникам, ноги — к ножкам кресла, и даже на уровне шеи было намотано несколько витков верёвки, притягивающих его к спинке кресла и не дающих ему возможности наклонить тело вперёд. В голове переливался лёгкий, никак не рассеивающийся туман, во рту пересохло. Шевелить головой вправо-влево он кое-как мог и, проделав это нехитрое движение, понял, что находится он в своей квартире, что в клетке сидит белая мышка с цифрой один на спинке и смотрит на него печальным взглядом, что у стола стоит Макс и раскладывает какие-то документы. Мазин разглядел синюю вытянутую книжечку самолётного билета, корочки паспортов и чёрную тетрадку дневника Еноха. Всё это Макс нервно распихивал по отделениям пухлого кожаного портфеля. Рядом со столом стоял большой баул, в который Макс, закончив с документами, принялся укладывать одну из камер, но остановился, когда заметил шевеление Мазина.

— Михаил Александрович, — сказал он весёлым и ласковым голосом, — проснулись? Как себя чувствуете? Головка не болит?

— А должна? — сипло отозвался Мазин. — Вы меня по темечку треснули, что ли?

— Что вы, Михаил Александрович. Как можно? Это же так грубо! Всего лишь слабый раствор хлороформа.

— Пить, — прохрипел Мазин, — воды дайте.

Макс с неудовольствием взглянул на часы.

— Да, сейчас принесу, но нам надо торопиться — у меня самолёт через три часа.

Он сходил на кухню, принёс стакан воды из-под крана и напоил Мазина. Тот пил жадно, захлёбываясь, вода стекала по подбородку. Вытирать его Макс не стал.

— Всё, время поджимает. Пора на фотосессию.

— Макс, — взвыл Мазин, — что вы делаете? Зачем? Мы же вроде так хорошо договорились обо всём с Енохом.

— Вы наивны как ребёнок, Михаил Александрович! Неужели вы и вправду поверили тому, что говорил этот двухсотлетний мерзавец? Да он на всё пойдёт, всё наобещает, только бы добраться до камеры. А потом грохнет вас, обменяется телом со мной и выедет с камерой из СССР! Вы не заметили, как он посетовал, что трудно было отыскать подходящее тело, чтобы выехать? Вот теперь он его и нашёл — моё! Но у меня на это тело совершенно другие планы! Я сегодня окончательно понял, что ему не нужны ни партнёры, ни тем более свидетели. И я его вполне понимаю. Кому они нужны в таком щекотливом деле, как собственное бессмертие? Кому можно доверять?

Он подтащил ближе аппарат, стоящий на треноге, зарядил пластинку и забрался под шторку.

— Внимание, смотрим сюда. Сейчас вылетит птичка! — голосом уличного фотографа прокричал он и сделал снимок.

— Это Изина? — сглотнув, спросил Мазин.

— Была Изина, а теперь моя, — весело ответил Макс, доставая кассету и направляясь в ванную для проявки. — Да вы не расстраивайтесь, Михаил Александрович. Лучше так — мирно и безболезненно, чем вам потом объясняться с Енохом, который вас всё равно скоро найдёт. Поверьте мне, гораздо лучше.

— Ну ты и сволочь, — с чувством сказал ему вслед Мазин и прикрыл глаза.

Макс скрылся в ванной. Слышно было, как он включил красный свет, как, мурлыча что-то, проявляет плёнку. Прошло минут десять, вдруг пение оборвалось, вместо него раздалось удивлённое и громкое восклицание, и в этот же момент привязанный к стулу Мазин громко закричал:

— Нет, нет, только не это! Не-е-е-ет!

13.2

Из ванной с глуповатой улыбкой на лице, помахивая проявленной плёнкой и свежей, ещё влажной фотографией, вышел Макс.

— Что за крики? Вам что-то не нравится? Что-то пошло не так?

Неуверенными шагами он прошёлся по комнате, поёжился, покрутил головой, повёл плечами, словно примеряясь к новому костюму.

— Какое-то неудобное у вас тело… Ну ладно, привыкну.

Мазин, ничего не отвечая, следил за ним совершенно безумными глазами. Макс не торопясь изучил содержимое портфеля, полистал толстую пачку дойчмарок и довольно хмыкнул. Затем положил в него фотографии и плёнку, подумал и добавил самоучитель иврита и тогда уже с трудом застегнул. Затем почему-то достал из баула вторую, уже упакованную, камеру и прямо на полу открутил с неё табличку. Затем проделал ту же операцию с камерой, стоявшей на треноге, и поменял таблички местами. Упаковал фотокамеру с треноги в баул. Придвинул ближе вторую и выразительно посмотрел на привязанного к креслу.

— Нет, не надо, — прошептал тот. — Пожалуйста, не надо.

Макс пожал плечами, прошёл в кладовку и, повозившись, вышел оттуда с небольшим, но увесистым топором. В бытность туристом Мазин брал его в походы, чтобы колоть дрова для костра. Сидящий в кресле побледнел, стал задыхаться. Макс размахнулся, сидящий тонко взвизгнул. Макс опустил топор, наклонился, аккуратно отвинтил объектив, сунул его в тот же переполненный портфель и уже после этого принялся яростно рубить стоящую на полу фотокамеру.

— Вот так-то оно лучше, — запыхавшись, произнёс он, когда от антикварного аппарата осталась лишь гора щепок и небольших обломков. — Как вы считаете?

— А что дальше? — сглотнув, выдавил из себя несчастный.

— Дальше? А «дальше» — оно у всех разное, любезный Михаил Александрович. Да, это я вам… вам, привыкайте откликаться. Так вот, вам, вообще-то, пора уже появиться на работе. Вы и так два дня прогуляли без всякой уважительной причины, и начальство будет недовольно. Кстати, у вас уже за три месяца профсоюзные взносы не плачены — не забудьте. Ну а меня ждёт самолёт, и я так соскучился по своей коллекции фотокамер в замке… э-э-э… как, вы говорили, он называется? А вы, как надумаете, приезжайте в гости — коллекцией похвастаюсь. Хотя о чём это я, кто ж вас за границу-то выпустит, да и вашего нового приятеля тоже. Ай-яй-яй… Но я предполагаю, что вам и так не придётся скучать, когда Енох до вас доберётся. Ну ладно, мне пора.

Сидящий в кресле молчал и с приоткрытым ртом и вытаращенными глазами наблюдал, как Макс одевается, берёт портфель, баул и направляется к двери.

— И вы бросите меня так? — наконец завопил он сиплым голосом. — Я же умру тут с голоду!

— Ну что вы, Михаил Александрович. Я же не такой негодяй, как некоторые. Я позвоню перед вылетом Маше — это, если вы ещё не в курсе, ваша подруга — и скажу, что вас пытались ограбить и вы сидите привязанный. Мы, правда, поругались, но она дама отходчивая и обязательно примчится. Дверь я оставлю открытой. Кстати, она замечательная женщина. Очень рекомендую, ну, если, конечно, она в вашем вкусе, — хмыкнул Макс. — А мне, увы, пора. Будьте паинькой. Еноху — привет. И не забывайте вовремя оплачивать свет и газ, а то отключат. А будете